Лариса Чернышева. Персональный cайт

Главная > Переводы > Г. Киссинджер. Годы обновления (Years of Renewal, 1999). Фрагмент.

Из главы 34. Размышления.

Мораль и прагматизм.

... Для всякого человека, знакомого с историей, изменения предстают как закон жизни. Любая попытка сдержать изменения гарантирует взрыв в конце пути; чем глубже приверженность к статус-кво, тем сильнее будет окончательный удар. Но еще один из уроков истории состоит в том, что чем резче изменение, тем больше вероятность участия в нем насилия. Удачным вариантом является общество или международный порядок, которые могут развиваться органически, без участия насилия или, по крайней мере, чрезмерного насилия и без остановки роста. В такой ситуации чувство взаимных обязательств заменяет силу, а прогресс достигается путем согласия. Соединенные Штаты за единственным исключением гражданской войны оказались именно в такой ситуации. И также обстоит дело с международными порядками, которые длительные периоды обходились без большой войны. Но чем резче поворот, тем меньше можно возлагать надежды на согласие. Сила с неизбежностью заменяет чувство обязательств. Победа ценится выше последовательности; противников уничтожают, а не убеждают. Наиболее очевидным воплощением такой установки являются завоеватель и пророк. Завоеватель не делает тайны из своих замыслов; его миссия состоит в том, чтобы навязать свою волю, хотя, когда его страсть к завоеваниям удовлетворена, он должен рано или поздно перейти от чувства господства к чувству обязательства. Это путь, каким империи достигают легитимности. Роль пророка более таинственна. Хотя его дело основывается на общественно признанных ценностях, его требования по этой причине еще более универсальны и настойчивы. Уверенность в собственной правоте является источником фанатизма и нетерпимости. Противников истребляют, как зачастую объявляется, для их собственного блага. Господство террора становится нормой, а не отклонением от нормы. Воплощением такой установки является комиссар, который убивает миллионы без сожаления и ненависти ради исполнения абстрактного долга. Вот почему крестовые походы часто приносили столько же разрушений и страданий, как и завоевательные походы. Тоталитарные ужасы двадцатого столетия должны заставить нас осознать хрупкость сдерживающих начал, свойственных цивилизации. Внутренний опыт Соединенных Штатов, мирной, стабильной и благополучной страны, мешает нам понять уязвимость других обществ или международных порядков. Облагодетельствованные историей и благополучными условиями жизни, мы поддаемся соблазну считать, что наша сила дает нам право отступать от норм, и использовать ее, чтобы навязывать наши предпочтения. Такая установка грозит опасностью, что остальная часть мира сочтет ее гегемонизмом и начнет со временем оказывать ей противодействие. Чрезмерно полагаться на силу и чрезмерно настаивать на наших добродетелях это может закончиться извращением самих ценностей, от имени которых выступает наша политика. По этой причине я с недоверием отношусь к внешней политике, направляемой в значительной степени идеологией. Ибо идеологи имеют склонность уводить общества, а также международные системы за пределы разумного. Мнимая дихотомия прагматизма и морали кажется мне вводящим в заблуждение подходом. Прагматизм без моральной составляющей ведет к беспорядочной активности, жестокости или застою; моральные убеждения, не умеренные чувством реальности, ведут к самодовольству, фанатизму и отказу от всяких ограничений. Мы всегда должны быть прагматиками в отношении нашей национальной безопасности. Мы не можем отказаться от национальной безопасности из стремления к добродетели. Но вне этого основополагающего начала всякой политики, наша задача состоит в том, чтобы реализовывать наши принципы такими методами, которые не приведут нас, в конечном счете, к изоляции. Каждое поколение должно выработать для себя соответствующее чувство пропорции. В этом смысле нынешнее поколение, и в еще большей мере его преемники, сталкиваются со специфической проблемой. Ибо мы живем в период, характеризующийся не только исключительной изменчивостью в международных отношениях, но и еще более глубоким переворотом в представлениях общества и его лидеров об окружающем мире. По своему масштабу и возможным воздействиям это интеллектуальное изменение сопоставимо и, вероятно, превышает последствия изобретения книгопечатания пять столетий назад. До книгопечатания знание должно было основываться, главным образом, на памяти. Чтобы приобрести какой-либо комплекс знаний, необходимо было сосредоточить внимание на текстах, признаваемых всеми это были, в основном, религиозные тексты и эпические поэмы. Поэтому средневековый период был в своей основе религиозной эрой. Книгопечатание резко увеличило степень доступности знания. Не будучи более ограничено сферой религии или эпоса, человеческое сознание вырвалось в светский мир. Наука исследовала невообразимые до этого области; политическая законность стала все более основываться на светских критериях, на принципах разума, а не религиозного права. Уровень знания рос по экспоненте. К тому же, книжное знание имело свои пределы. Чтение занятие достаточно трудное и отнимающее много времени; чтобы облегчить этот процесс, важен стиль, увеличивающий уровень понимания благодаря эстетической составляющей. Так как невозможно прочитать все книги по тому или иному предмету, не говоря уже о всем множестве книг, или легко привести в систему все прочитанное, то книжное знание повысило значимость концептуального мышления способности распознавать сравнимые данные и события и проецировать их в будущее. Также и распространение технологии повысило значимость изучения перспектив в политике и международных делах через ощущение исторических перспектив. Компьютер в значительной степени решил проблему приобретения, хранения и поиска знания. Данные могут накапливаться в неограниченных количествах и в удобной форме. Их можно найти путем нажатия кнопки; нет нужды хранить их в собственной памяти или предпринимать сложное исследование, чтобы собрать эти данные. Поэтому работу ума можно направить на другие задачи. Компьютер делает доступным объем данных, невообразимый в эру книг. Он эффективно организует их; отпадает нужда в стиле, повышающем уровень доступности знания, следовательно, исчезает та самая эстетическая составляющая. Человек, пользующийся компьютером, немедленно получает в свое распоряжение огромное множество фактов. Позволяя работать над отдельным решением, вычленив его из контекста, компьютер предоставляет средства, невообразимые даже десятилетие назад. Но это также сужает перспективы. Поскольку знание столь доступно, а коммуникации столь быстро осуществимы, имеет место недостаточное осмысление знаний. Те, кто принимает политические решения, всегда подвержены искушению выжидать развития ситуации, прежде чем взяться за ее решение; манипуляция заменяет размышление в качестве основного инструмента политики. Но дилеммы внешней политики являются не только или, возможно, даже не в первую очередь косвенным результатом современных событий; они скорее являются конечным продуктом исторического процесса, который привел к их возникновению. Современное принятие решений требует учитывать не только современные факты, но и то, как это отзовется на ближайших перспективах. Нынешние умные разглагольствования и уравнительная концепция, что какой бы то ни было взгляд имеет такое же право на существование, как и любой другой, обнаруживают ряд несомненных признаков тенденции к утрате чувства перспективы. Как бы ни различались между собой великие исторические государственные деятели, они все обладали способностью понимать смысл прошлого и предвидеть будущее. Современного государственного деятеля постоянно прельщает тактика. Ирония ситуации в том, что искусное обращение с фактами может вести к утрате понимания сути предмета и даже контроля над ним. Внешняя политика грозит превратиться в один из подразделов внутренней политики вместо того, чтобы отважиться формировать будущее. Проблема большинства предыдущих периодов состояла в том, что цели опережали знание. Проблема нынешнего периода прямо противоположна: знание далеко опережает цели. Поэтому задача Соединенных Штатов не только в том, чтобы согласовать свою силу со своей моралью, но и сочетать свою веру с благоразумием.