Ты теперь далеко от меня. В другом городе. Чтобы нам с тобой побеседовать, кто-то из нас должен поднять телефонную трубку, набрать номер, сказать: «Алло, здравствуй, это я». Ни ты, ни я этого сделать не можем. У тебя есть на то причины, у меня есть на то причины. Мы говорим друг с другом без телефона. Для этого разговора пространство не имеет значения, и все технические способы не могут ни помочь, ни помешать этому разговору. Умолкнуть он не может, пока твои мысли и чувства обращены ко мне, а мои мысли и чувства – к тебе.

В нашей жизни, в твоей и моей, произошла беда, потому наши мысли и чувства полны боли. Беда эта, увы, - не кошмарный сон, который можно забыть. Хотя и бывают мгновения, когда кажется – сон, кошмар, стряхнуть его, и всё будет по-прежнему. Но это лишь мгновения, мгновения мечты, уже неосуществимой, потому что прошлое отменить нельзя, произошедшее нельзя счесть не произошедшим. После промельков этой мечты реальность воспринимается еще тяжелее, еще сложнее. Будь мы теперь рядом, может, нам легче было бы справиться с этой реальностью. А, может, и нет. Не знаю. К чему гадать, что есть – то есть.

Мы – порознь. Не пространство нас друг от друга отделило. Беда оказалась пропастью, которая между нами разверзлась. Стояли радом, и вдруг – разлом, и мы по разные стороны разлома, ты – на одно краю, я – на другом. Это-то и произошло 27 марта. Когда ты ушла из дома. Ты так решила, у тебя были на то свои причины. Я испугалась, увидев, что ты собираешь вещи, увидев твоё отчужденное лицо. И страшное для меня лицо того человека, с которым ты уходила. У него был вид победителя. Да, он победил нас, тебя и меня, это приходится признать. Я видела день за днём, что к этому идёт, но уже ничего не могла изменить.

Прочитав твоё письмо к отцу, я поняла, что я для тебя уже не в счёт. Это было для меня чувство краха моей жизни. Я прочитала это письмо в тот же день, когда ты его написала – 25 марта. Я никогда прежде не читала твоих писем, не мне адресованных, это не в моих правилах – читать тайком чужие письма. Я знаю, что это низость, что этого нельзя делать. Сознавала это и в ту минуту, когда начала тайком от тебя читать то твоё письмо. Но не могла удержаться, хотелось хоть что-то узнать, что делается в твоей душе. Ты не делилась со мной, ты всё более отстранялась. Мне это было больно. Но не в боли дело, а в том, что я не понимала, что происходит у нас в доме.

Ты сказала как-то, чтобы я подождала до 11 апреля, что ты назначила этот срок, когда всё решится. Что ты дала С. такой срок, и в зависимости от того, как он поведет себя в этот «испытательный срок», ты примешь решение, остаться с ним или расстаться. Я-то уже своё решение о нём приняла: если человек полгода вёл себя подло, то с чего бы вдруг в нём за три оставшихся до 11 апреля недели пробудится совесть, и он поведёт себя достойно? Я больше не верила ему. А ведь прежде верила, ты знаешь это. Если бы не верила, иначе бы себя вела. Поверила в него, когда ты мне о нём, о своей любви к нему рассказывала, вернувшись домой из странствий с ним.

Свидетельством той моей веры письмо, которое я написала тебе накануне его приезда, накануне моего отъезда. Ты спала. Я подошла к твоей постели, посмотрела на тебя спящую. Такой любовью, такой нежностью переполнялось моё сердце, что не могла я в ту ночь спать, всё думала о тебе, вспоминала твоё детство, перебирала в памяти счастливые минуты моего материнства, и была так благодарна судьбе, что она дала мне родить тебя, такую прекрасную девочку, доченьку мою ненаглядную, мечтала о твоём счастливом будущем, радовалась, что ты встретила в жизни любовь, встретила любимого человека, с которым вы будете счастливо вместе жить, мечтала о внуках.

Я не боялась остаться одной. Ты сказала, что вы хотите жить самостоятельно, снять квартиру. Я понимала твоё стремление к самостоятельности, принимала его как естественное. Я и сама, выйдя замуж за твоего отца, тогда еще будущего твоего отца, хотела жить только с ним вдвоём, самостоятельно. Я знала по личному опыту, как это тяжело, когда у молодых нет своего дома, своего гнезда, где они могли бы укрыться от всех, особенно от чужих глаз. Потому я и решила уехать именно в тот день, когда приедет вой избранник. Решила заранее и сказала тебе об этом заранее, чтобы ты не беспокоилась, что в доме будет еще кто-то, кроме вас двоих. Встречусь с ним, познакомлюсь, и уеду, оставлю вас наедине друг с другом. Так я и сделала. А теперь, обдумывая всё, что произошло за полгода, с того дня 23 сентября, ища, в чём я ошиблась, раз не смогла тебя уберечь от беды, чувствуя свою вину за ошибки, я думаю, что тот мой отъезд и был ошибкой, может быть. Будь у меня деньги, надо было бы дать вам денег на то, чтобы сняли квартиру. А я бы осталась в Москве, присмотрелась к С., узнала его поближе и, может, увидела бы в нём те пороки, которые переломали за эти погода и твою, и мою жизнь. Может, убедила бы тебя не доверяться ему так безоглядно. Вот сумели же Таня и Никита сразу увидеть в нём то, чего не увидели мы с тобой. У нас нет такой мудрой проницательности.

Вряд ли бы всё же, наверное, я могла быть тебе полезна, если б даже и осталась в одном с тобой городе. Ты была очарована влюбленностью, очарована им, твоим любимым, и скрывала бы от меня ваши проблемы, говоря ли со мной по телефону, при встрече ли. Да и видеться мы могли бы нечасто, в тот медовый месяц тебе было не до меня. Получилось три медовых месяца, потом три горьких месяца, а теперь предстоит горечь на всю жизнь.

Через два месяца у тебя родится ребенок, и этому ребенку предстоит жить без отца. Страшная реальность, её-то и не стряхнешь, как кошмарный сон. Раны могут зарубцеваться, страдания могут ослабеть, почти забыться, но пока это произойдёт, придётся тебе пережить немало горечи. Вот за что душа моя болит. Что в начале взрослой жизни выпала тебе такая беда. Ты рассталась с тем, кого любила, осознала, что это была «ужасная ошибка», как ты написала в своём письме мне. Не будь ты беременна, это легче можно было бы пережить. Но в тебе уже живёт ребёнок от него, через два месяца ребёнок родится.

Если б расставание с С. произошло раньше, когда и ты, и я не были ещё так измучены, когда мы с тобой не были ещё разделены пропастью, когда мы были с тобой вместе! Помнишь, как ни трудно нам с тобой было в январе после того, что учинил пьяный С. но в тот месяц без него, пока он был далеко, в другом городе, мы всё-таки ещё не были с тобой такими отчаявшимися, как теперь. Тогда ты говорила: «Мой ребёнок – это плод моей любви. Не то главное, что у ребёнка не будет отца, а то главное, что у него будет любящая мать». Я добавляла: «И любящая бабушка». И мы улыбались, тогда еще мы могли улыбаться. Не знаю, как ты, я не вижу тебя уже почти месяц, а я разучилась улыбаться за то время, что прошло с 27 марта.

Ты молода, твоя жизнь ещё может наладиться. А мне уже поздно начинать жизнь заново. А та, что была, разрушилась.  Сама я разрушилась. Была я сильным человеком, может, и не таким сильным, как другие по-настоящему сильные люди, но и не слабым. А вот теперь нельзя быть слабой. Я должна помочь тебе справиться с неудачей, которая тебя постигла.

Может быть, ничто в жизни не причиняет людям столько страданий, сколько причиняет любовь. Когда сходятся любовь и нелюбовь, тогда несчастье. Любовь это забота человека о человеке. Нет заботы, значит, это не любовь. Это что-то другое, рядящееся в наряд любви. Что-то вредоносное, страшное в своей сути. Эта страшная суть спрятана. Но именно она, эта суть, направляет поступки человека, вырядился в наряд любви. Вырядился, чтоб заманить, привлечь к себе, покорить себе. А покорив – насильничать, коверкать жизнь другого человека, пожирать его сердце, насыщаться его живыми соками. Хищник пожирает жертву. Такова природа хищника. Невозможно жертве выжить в лапах, в объятьях хищника. По тому только и узнаёшь любовь или нелюбовь, что в объятьях любви человек расцветает, а в объятьях нелюбви, хищничества – слабеет, страдает, гибнет. Любовь наполняет силой, нелюбовь силу отбирает. Незавидна участь тех, кто оказывается завлечённым в объятья нелюбви, рядящейся в любовь. Трудно вырваться из этих объятий, особенно, когда никакие другие объятья тебе не раскрыты, никто другой не зовёт, не влечёт к себе. А этот, в чьих объятьях за краткие миги радости расплачиваешься долгими страданиями, этот и влечёт, и зовёт, и не отпускает. И говорит «люблю», и морочит надеждами, очаровывает сказками. У этих сказок плохой конец, но конец замалчивается, прерывается на словах «счастье впереди», «счастье будет». Инстинкт хищника подсказывает ему, какие слова говорить, как морочить жертву, чтобы не осознала себя.

Может, жертве лучше погибнуть, чем осознать то, что случилось, и пробудиться от чар. Не лучше ли вечный сон, чем такое пробужденье? Не знаю.

Я была в такой ситуации много лет назад. Пробудилась, выжила, родила и вырастила ребёнка, тебя, мою обожаемую дочь. И даже была счастлива, порой счастлива просто до небес. И ты росла счастливым ребёнком.

Знаешь, высказав то, что печалило меня, выскажу и то, что обнадёживает, даёт веру.

Вот мы с тобой – это уже два поколения женского рода. А скоро родится и третье поколение. С рождением этой малышки, какую мы с тобой обе будем очень любить и беречь, мы снова научимся улыбаться, снова будем родными. Жизнь так мудро устроена, что с каждым новым рождением человека, в мир вступает надежда, нежность, новая забота о новом живом. Как будто живая вода смывает все отжившее, и омывает всё достойное продолжить жизнь на этой земле, в этом мире.

Мы с тобой скоро перейдем от мыслей о прошлом к мыслям о будущем. От тёмных чувств – к светлым.

Быть матерью – великое благодеяние жизни.

Я испытала это благодеяние. И благодарна жизни за него.

Теперь и ты его испытаешь.

Вот что у тебя впереди.

А вместе с тобой – и у меня. Ты будешь мамой, я буду бабушкой. Мы будем любить маленькую девочку, улыбаться ей, и видеть улыбку на её лице.

Это прекрасно!