•
Скорбь – солидарность в смертности. Вечное “никогда” в невечном сердце. Скорбь – пепел, пятно ожога.
•
Ребенок плачет и жалуется: “Друзья не хотят играть, бросили меня и
убежали” – “Беги за ними” – “Не догоню”. Он – самый маленький среди
остальных детей, и уже из-за этого что-то узнал про одиночество.
Одиночество – каждая сладость горчит твоим привкусом.
Вот ладонь. В ней пустота. Чем заполнена пустота, к какому знанию ведет
одинокого? Все знают, как звучат две ладони, а как звучит одна?
Одиночество – познание через утрату.
Одиночество – обретение через потерю.
Одиночество - холодный хаос.
Одинокий – беззащитный: один в пустом поле король Лир.
•
Жизнь за пределами собственной души спасает наиболее надежно. Доверие – двери в мир.
•
Доброта – свет и тепло. Зло – тьма и холод. Доброта – доверчивость и прощение. Зло – страх и тревога.
«Где сердце ваше – там и сокровище ваше».
•
Человек самое неустроенное из всех существ.
Птицам, деревьям, животным не нужно искать свой родственный круг, свое
племя, свою стаю, чтобы понять себя среди других. Между чужими учишься
не полету – обороне.
•
Вы попали в суровый мир, дети, рожденные без любви; никто вас не
ласкал, не нежил снисхождением и всепрощением. Как и все, все тянетесь
к солнцу, в его ласковые объятья, но спину вам студит холодный ветер
детства. Сзади – мрак, из которого веет стужей. Чтобы отогреться, вам
нужно больше тепла, чем другим, больше любви.
•
День и ночь – два параллельных мира, перекликаются, не сходятся вместе.
Днем владычествует будущее, ночью – прошлое; днем – мечта, ночью –
воспоминание. Ночью - ты невольник: видишь то, что велит и навеет сон.
Днем закроешь глаза, когда страшно. Ночью – они уже и так закрыты.
•
“Я этого не переживу!” – обыденная патетика.
•
Знать историю – полезно. Это избавляет от иллюзий насчет современности.
Знать историю – вредно. Начинает казаться, что твоя собственная жизнь –
только глосса твоего рода, народа, природы.
•
Для молодости жизнь – служение сверхличному, а смерть – перевоплощение
собственного существа в вечном мире. Еще нет рабства собственному “я”.
Нестрашно сменить облик, форму существования.
•
Старый человек учится утрачиванию жизни, как ребенок учится ходить и говорить. У каждого возраста свое предназначение.
•
Любовь – это исповедь: тело телу, душа душе исповедываются.
•
Отчание – не последняя остановка. Приучишься смотреть вдаль, выйдешь за
привычные границы, почувствуешь готовность к неожиданностям, доверишься
новизне и полюбишь ее. И уже не захочешь останавливаться.
•
Человек делает себя средством идеи: изживает в себе несоответствующее ей, культивирует соответствующее. Вивисекция жизни.
•
Препятствие - вследствие всеобщего движения - само с течением времени
минует. И незачем уподобляться безумцу, который, не обращая внимания на
опущенный шлагбаум, бросается наперерез идущему поезду, неспособный
подождать.
•
Цветок, пока живет, пахнет. Завял – и нет запаха, пропал. У человека
душа, может быть, то же, что запах у цветка? Не хочется верить, что
такое чудо, как душа, может погибнуть. А разве тело не чудо? Но вот
гибнет же.
•
Осознанный эгоизм милостивее неосознанного. Неосознающий себя эгоистом
считает себя альтруистом - и требует от ближних непомерного.
•
Сон – это средство забытья от настоящего ценой пробуждения в прошлом.
•
Друзей выбирают у себя на родине” – сказал Солон Анахарсису. Солон умел
держать людей на дистанции, потому и прожил долгую жизнь, а искренний
Анахарсис не умел, за что и поплатился жизнью.
•
Эту тревогу можно заглушить, но она неистребима. В те мгновения она
голос подает, когда страстно любишь жизнь, очарован ею. Подумаешь: “Как
хорошо!” – и тут же тревога кричит: “Как страшно это потерять!”
•
“Сочувствием можно загубить великую судьбу”. Не сочувствовать другим,
чтобы ради них не отклониться от предназначенного пути? Или не
принимать сочувствия, чтобы не обмякнуть, не утратить волю к
преодолению? Наверное, великая судьба не может состояться без того,
чтобы выдержать, выстрадать невозможное для обычного человека. Кого
судьба избирает, тому и силы дает. “Желание разделить с кем-то свою
судьбу – признак людей слабодушных”.
•
Винить человека за дурной нрав – не то же ли что винить его за неприглядную наружность? Разве он сам себе ее выбрал!
“Глупец винит другого, умный – себя, а мудрец никого не винит”.
•
Не прощать – значит, не признавать права на ошибку.
•
Жалеть – нужно. Но только не себя. Ни что так не подрывает собственные
силы, как жалость к себе. Лучшее средство утешить себя – дать утешение
другому.
•
Молодость прекрасна уже тем, что ей неведомо чувство тщетности. Его
приобретают вместе с жизненным опытом, и это его горший яд. Чего бы ни
достиг – достигнутого мало. “Хочу вечного! Святого! А в целом мир мог
бы отлично обойтись и без меня”. Недаром Фауст жаждал именно молодости.
•
Взаимная любовь может быстро исчезнуть. Безответная длится долго, все счастье такой любви – в воображении, а ему конца-краю нет.
***
Глосы
/Первая убликация на белорусском языке в газете "Літаратура і мастацтва" (Литература и искусство), Минск, 3. ІІІ.1989/
•
Скруха — салідарнасць у смяротнасці. Вечнае “ніколі” y нявечным сэрцы. Скруха — попел, пляма апёку.
•
Дзіця плача і скардіцца: «Сябры не хочуць гуляць, кінулі мяне і
пабеглі». — «Бяжы за імі».— «Не даганю». Ён самы маленькі сярод большых
дзяцей, і yжо праз гэта нешта ведае з адзіноты.
Адзінота — кожная слодыч гарчыць тваім прысмакам.
Вось жменя. У ей пустэча. Чым поyніцца пустэча, да якога ведання вядзе
адзінокага? Усе ведаюць, як гучаць дзве далоні, а як гучыць адна?
Адзінота — веданне праз страту.
Адзінота — набытак праз пазбыццё.
Адзінота - халодны хаос.
Адзінокі — безабаронны: адзін у пустым полі кароль Лір.
•
Жыццё па-за yласнай душой ратуе найбольш надзейна. Давер — дзверы у свет.
•
Дабрыня — святло і цеплыня. Зло — цемра і холад. Дабрыня — даверлівасць і даравальнасць. Зло — страх і трывога.
«Дзе сэрца ваша, там і скарб ваш».
•
Чалавек самая няпэyная з усіх істот.
Птушкам, дрэвам, жывёлам — не трэба шукаць свайго статна, сваёй чарады,
каб сябе зразумець. Між чужых не палёту вучышся — абароне.
•
Вы трапілі y жорсткі свет, дзеці хаосу, ніхто вас не песціy, не
атульваy лагодай і yседараваннем. Як і yсе, вы цягнецеся да сонца, у
яго ласкавыя абоймы, але спіну вам студзіць халодны вецер дзяцінства.
Па-за вамі цемра, з якой вее сцюжай. Каб адагрэцца, вам трэба больш
цяпла, чым іншым, больш кахання.
•
Дзень і ноч — два паралельныя светы, перагукваюццв, не сыходзяцца. Днём
уладарыць будучыня, ноччу — мінулае, днём — мара, ноччу — успамін.
Ноччу — ты нявольнік: бачыш, што згадае і згадае сон.
Удзень заплюшчыш вочы, калі страшна. Уначы — яны yжо й так заплюшчаныя.
•
«Я гэтага не вытрываю!»— будзённая патэтыка.
•
Ведаць гісторыю — карысна. Гэта пазбаyляе ад ілюзій наконт сучаснасці.
Ведаць гісторыю — шкодна. Пачынае здавацца, што тваё yласнае жьццё —
толькі глоса гісторыі твайго роду, народу, прыроды.
•
Для маладосці жыццё — служэнне звышасабістаму, а смерць —
пераyцелясненне сваей істоты y вечным свеце. Яшчэ няма рабства свайму
«я». Нястрашна змяніць аблічча, форму існавання.
•
Стары вучыцца пазбаyленню жыцця, як дзіцёнак вучыцца хадзіць і размаyляць. У кожнага yзросту свае прызначэнне.
•
Каханне — споведзь: цела — целу, душа— душы спавядаюцца.
•
Адчай не апошні прыпынак. Прывучышся да даляглядаy, выйдзеш за
прывычныя межы, адчуеш смак нечаканасцяy, даверышся навізне і палюбіш
яе. I yжо не захочаш спыняцца.
•
Чалавек робіць сябе сродкам ідэі: нявечыць у сабе неадпаведнае ей, культывуе адпаведнае. Вівісекцыя жыцця.
•
Перашкода - з прычыны yсеагульнай рухомасці - сама з цягам часу міне.
Навошта ж уладабляцца шаленцу, які не зважаючы на апушчаны шлагбаум,
кідаецца напярэймы цягніку, няздолъны да чакання.
•
Кветка, пакуль жыве, пахне. Завяла — няма водару, знік. У чалавеку
душа, можа, тое ж, што водар у кветкі? Не хочацца верыць, што такі цуд,
як душа, можа загінуць. Але ж хіба цела не цуд? А вось жа гіне.
•
Свядомы эгаіст больш літасцівы за несвядомага. Несвядомы лічыць сябе альтруістам і патрабуе ад бліжніх непамернага.
•
Сон — сродак забыцця на цяперашняе коштам абуджэння y мінулым.
•
“Сяброу выбіраюць у сябе на радзіме”, — сказау Салон Анахарсісу. Салон
умеy трымаць людзей на дыстанцыі, таму і пражыy доyга, а шчыры
Анахарсіс не yмеy, за тое заyчасна ірасплаціyся жыццём.
•
Гэтую трывогу можна заглушыць, але яна невынішчальная. У тыя імгненні
яна голас падае, калі прагна любіш жыццё, зачараваны ім. Падумаеш: «Як
хораша!» - а услед крычыць трывога: “Як страшна гэта страціць”.
•
«Спачуваннем можна знявечьщь вялікі лес». Не спачуваць іншым, каб дзеля
іх не адхіляцца ад наканаванага шляху? Ці не прымаць спачуванняy, каб
не абмякнуць, не страціць волю да пераадолення? Мабыць, вялікі лес не
можа адбыцца без таго, каб вытръваць, выпакутаваць немагчымае для
звычайнага чалавека. Каго лес абірае, таму і сілы надае. «Жаданне
падзялщь з кімсьці свой лес — адзнака людзей слабадушных».
•
Вінаваціць чалавека за дрэнны нораy ці не тое ж, што вінаваціць яго за непригожую паставу? Хіба ж ён сам яе сабе выбраy!
«Дурань вінаваціць іншага, разумны — сябе, а мудрэц нікога не вінаваціць».
•
Не дараваць — значыць не прызнаваць права на памылку.
•
Шкадаваць — трэба. Але толькі не сябе. Нi што не падрывае уласныя сілы
так, як самашкадаванне. Лепшы сродак суцешыць сябе — даць суцяшэнне
іншаму.
•
Маладосць цудоyная yжо тым, што ей невядома пачуццё марнасці Марнасць —
набытак жыццёвага вопыту, вось дзе сапраyдная атрута. Чаго б ні
дасягнуy — дасягнутага мала. «Хачу адвечнага! Святога!.. А у цэлым свет
мог цудоyна абысьціся і без мяне». Нездарма Фаyст прагнуy маладосці.
•
Узаемнае каханне, можа, хутка пройдзе. Непадзеленае цягнецца доyга, усё шчасце гэтага кахання — ва yяyленні, а яго не спыніш.
***
Послесловие переводчицы Л. Чернышевой к книге Э.Фромм. Человек для себя. Минск, Коллегиум, 1992
Двадцатый век, в котором нам выпало жить, изобилует, к счастью, не
только жестокостями войн, революций, концлагерей, всеми видами
социальных бедствий и обыденного зла, но и множеством примеров
человеческого благородства и разумности, противостоящих инстинктам
разрушительности, примерами упорного плодотворного труда, создающего
человеческую культуру. Это век не только Ленина, Гитлера, Сталина и их
безумного воинства, но и век С. Вейль, А. Швейцера, Я. Корчака, Махатмы
Ганди, Матери Марии, Матери Терезы, А. Сахарова и множества известных и
безвестных праведников, чье сопротивление злу и каждодневное
подвижничество дают нам силы верить, что Разум и Милосердие еще
сопутствуют жизни и хранят ее. Вражда рушит, любовь – созидает.
У тех, кто уже читал книги Э. Фромма, или познакомился с ним впервые по
книге "Человек для себя", надеюсь, нет сомнений, что и он на стороне
тех, кто отстаивает жизнь, на стороне Разума сражаясь с безумием. Не
будем предаваться сетованиям, что знакомство это оказалось для нас
запоздавшим почти на полвека. Запрет на знание – привычное дело
тиранов, и хотя правления мудрецов мы еще не дождались, но уже можем
следовать мыслью за теми, кто способен научить нас свободе. Потому
книги Фромма и были запрещены теми, кто этой свободы страшился.
Имя Фромма должно быть упомянуто в ряду тех мыслителей XX века, которые
не запятнали себя соглашательством со смертоносными режимами,
отказываясь признать действительное разумным, когда разумного в
действительном было менее всего. Их, людей Разума, невозможно было
увлечь иллюзиями, даже когда миллионы людей не столь сознательных
готовы были поддаться массовым психозам и поддавались. Мыслители же
сохраняли верность истине. Германский фашизм еще не успел утвердиться в
своей власти над нацией, как В. Райх уже написал свою разоблачительную
книгу "Массовая психология фашизма" (1933).
Советский большевизм еще затуманивал мозги приезжим и местным
писателям, а М. Вебер, К. Мангейм, П. Сорокин, Н. Бердяев и многие
другие уже говорили миру правду о содеянном коммунистами преступлении
против человечества. Едва закончилась вторая мировая война, как К.
Ясперс обратился к совести соотечественников с горькими словами о
"немецкой вине" и недопустимости реваншизма. Еще общество потребления
отдавалось восторгам материального процветания, а Г. Марсель, Г.
Маркузе, К. Лоренц, деятели Римского клуба уже внедряли в сознание
людей семена ответственности перед будущими поколениями, которым
поколение нынешнее уготовит экологический ад, если не обуздает свои
претензии на потребительский рай.
Желая быть услышанными многими, – ибо то, о чем они говорили, касалось
многих, если не всех, – эти ученые умели обращаться к людям на
доступном языке. Умел это и Э. Фромм. Его книги из года в год обретали
все больше читателей, достигая миллионных тиражей. Одна лишь маленькая
книга "Искусство любви" была переведена на десятки языков, а на
английском ее прочли более 5 млн. человек. Популярность сама по себе не
доблесть. Иметь имя и иметь доброе имя – не одно и то же. Вряд ли
популярность книг Э. Фромма можно объяснить лишь модой на психоанализ.
Скорее это проявление потребности людей разобраться в себе, обрести
помощь – хотя бы через книги – в решении проблем, без которых не
обходится ни один живущий.
Для гуманитарной науки, тем более для науки о человеческой душе –
психологии, совершенно неприемлем принцип закрытости, принцип "науки
для науки" с ее тайным кредо "Procul este, profani"*, ставящий миллионы
братьев по разуму в положение профанов, не посвященных в мистерии
знания. Думается, что в своей научной деятельности Э. Фромм сумел
исполнить то задание, какое сформулировал для людей науки его учитель
М. Вебер: "Мы можем, если понимаем свое дело, заставить индивида – или,
по крайней мере, помочь ему – дать себе отчет в конечном смысле
собственной деятельности. Такая задача мне представляется отнюдь не
маловажной, даже для личной жизни. Если какому-то учителю это удается,
то я бы сказал, что он служит "нравственным" силам, поскольку вносит
ясность... Мы в состоянии содействовать вам в обретении ясности.
Разумеется, при условии, что она есть у нас самих". У Э. Фромма и у
многих, кто верно служил науке, не принося интеллект в жертву
идеологиям и идолам, такая ясность была. А кто ясно мыслит, тот ясно
излагает.
__________
* Прочь, непосвященные (лат.)
Эрих Фромм один из выдающихся психологов, чьи работы уже давно признаны
классическими. Его принято называть главой неофрейдизма, хотя сам он
определял свою деятельность как "гуманистический психоанализ",
призванный вместе с другими науками создать "Гуманистическую Науку о
Человеке как основу Прикладной Науки и Прикладного Искусства Социальной
Реконструкции". Прожив долгую жизнь, вместившую почти целое столетие,
полное социальных потрясений, он не разуверился в способности человека
к разумной жизни и умел взращивать эту разумность в тех, в ком она была
угнетена. Его собственная жизнь может служить примером плодотворности.
Родился Эрих Фромм в 1900 г. в Германии, во Франкфурте-на-Майне, в
еврейской семье. Прадед и дед его были раввинами, отец занимался
торговлей, мать происходила из семьи эмигрантов из России. Фромм
получил прекрасное образование в гимназии, а затем в лучших
университетах Германии, специализируясь в области социальной психологии.
На выбор профессии повлиял и опыт, пережитый многими из тех, чье
взросление началось с осмысления причин и следствий первой мировой
войны и последовавших за ней революцией в России и Германии. В 1922 г.
Фромм получил в Гейдельбергском университете степень доктора философии.
Затем год посвятил изучению психоанализа в Берлинском
психоаналитическом институте, после чего несколько лет был практикующим
психоаналитиком, не оставляя занятий наукой. С 1929 по 1932 г. он
работал во Франкфуртском институте социальных исследований, где под
руководством М. Хоркхаймера группа ученых, ставшая впоследствии
известной под названием франкфуртской школы, занималась анализом
взаимоотношений власти и общества, идеологии и науки, экономики и
политики. Фромм руководил в институте отделом социальной психологии,
которым был проведен социологический анализ неосознанных мотивов
поведения в малых и больших группах в среде немецких рабочих и
интеллигенции.
Накануне прихода к власти фашистов, эти исследования выявили готовность
германского общества подчиниться диктаторскому режиму, по поводу
которого у представителей франкфуртской школы не было ни иллюзий, ни
симпатий. С приходом Гитлера к власти в 1933 г. Фромм и его коллеги
эмигрировали в США. Здесь они продолжали изучение
социально-психологических причин и последствий авторитаризма, теперь
уже на американском материале, и в частности, авторитарных тенденций в
системе воспитания в семье.
В 1941 г. Фромм издает свою первую книгу в Америке – "Бегство от
свободы", которая была его вкладом в победу над фашизмом. Теперь,
спустя полвека, эта книга издана по-русски, но тема ее, к сожалению, до
сих пор не устарела, хотя хочется верить, что в нашем пока еще
удерживаемом в крепостном состоянии народе уже нет той иррациональной
готовности к покорству властям, которая делает из властителей –
тиранов, а из народа – рабов. Хочется верить, что рухнувшая на наших
глазах империя,– последняя в истории человечества.
Книга "Бегство от свободы" более четверти века переиздавалась из года в год, как впрочем и многие книги Фромма.
В Америке он вел большую преподавательскую работу в Колумбийском и
Иельском университетах, а с 1946 г. занимался научной деятельностью во
вновь созданном Вашингтонском институте психологии, психиатрии и
психоанализа. В 1947 г. вышла в свет книга Фромма "Человек для себя". В
1949 г., когда франкфуртцы возвращались на родину, Фромма с ними не
было. Он остался в Америке. С 1951 по 1967 г. он жил в Мексике, где,
освоив испанский язык, занимался преподавательской и научной
деятельностью, возглавив Институт психоанализа при Национальном
университете в Мехико.
С 1974 г. Фромм с женой поселился в Швейцарии, где продолжал писать
книги. Последняя из них была посвящена учению Фрейда. Умер Фромм в 1980
г.
Он был автором множества книг по философии, психологии, социологии.
Десятитомное издание его трудов увидело свет на его родине, в Германии.
Фромм был также и активным общественным деятелем, выступал за
прекращение войны во Вьетнаме, разоружение, прекращение холодной войны,
за гуманизацию современных технологий, губящих природу планеты, за
солидарность ученых в борьбе с политическим авантюризмом. И, в конце
концов, – за социальную реконструкцию, за создание такого социального
порядка, который бы не калечил с детства душу человека, делая его
послушным исполнителем воли всяческих авторитетов – государства, наций,
церкви, семьи и т.д., а строился, наконец, на разуме, как единственной
альтернативе страху.
Эрих Фромм не предлагал переоценки ценностей, как делал это почитаемым
им Ницше. Он придавал современное звучание старым ценностям, на которых
тысячелетиями держалась традиция разума, сопротивляясь традиции
иррациональности.
Ни дрессирующее воздействие кар и наград, ни научно-технические новинки
не могут сделать общество здоровым, а индивида – счастливым. Мудрецы
всех времен и всех народов знали и учили, что сделать это может только
любовь. Задолго до христианской эры один из китайских мудрецов
сформулировал диагноз (конечно же, и он не был первооткрывателем этой
истины): "Если рассмотреть, отчего начинаются беспорядки, то
оказывается, что беспорядки возникают оттого, что люди не любят друг
друга". Принудить к любви невозможно. Культура, борющаяся с инстинктами
методом принуждения, подавления глубинных бессознательных влечений,
порождает у людей, как назвал это Фрейд, – "неудовлетворенность
культурой". Множество людей враждебны культуре, не обладая столь
развитым сознанием, чтоб оно помогло им справиться с собственными
инстинктами, не подавляя их, а сублимируя в творчество. Фрейд, а за ним
и остальные психоаналитики, осознавая всю глубину иррациональных
влечений и тяжесть давления на человеческую психику социальных
запретов, тем не менее, видели в сознании единственный источник
энергии, способной избавить человека и человечество от беспомощности
перед слепыми биопсихическими силами, действующими внутри человека.
Фрейд пришел к выводу, что "на место Оно должно стать Я".
Юнг говорил, что его работу психотерапевта, может довести лишь сам
пациент, обретя мировоззрение, здоровую, разумную ориентацию в мире
ценностей. Фромм утверждал, что лишь установка на плодотворность,
выработанная самим человеком в поиске и осуществлении своего
индивидуального (и родового) назначения как человека разумного,
приносит человеку чувство радости жизни. Фромм показал, как социально
смоделированные неврозы заражают тех, кто в здоровых социальных
условиях мог бы прожить плодотворную жизнь.
Всякий последовательный мыслитель, как бы он ни удерживался от
социокультурных обобщений, вынужден признать, что без разумных
оснований социальной жизни лишь редкие, наиболее сильные индивиды могут
строить свою жизнь на разумных основаниях, но не значительные группы
общества, способные определить главные черты социального характера. "А
если ни одна культура до сих пор не располагала человеческими массами
такого качества, то причина здесь в том, что ни одной культуре пока еще
не удавалось создать порядок (курсив мой – Л. Ч.), при котором человек
формировался бы в нужном направлении, причем с самого детства". Эта
констатация побуждает и отнюдь не утописта З. Фрейда вести речь о
необходимости "переупорядочения человеческого общества".
Большинство индивидов вполне могли бы быть здоровы и счастливы, если бы
общество было здоровым: таков вывод Фромма. Этой теме посвящена одна из
его книг, озаглавленная "Здоровое общество". "Даже и возможного нельзя
было бы достичь, если бы в мире снова и снова не тянулись к
невозможному" – это сказано не романтиком, а трезвым рационалистом М.
Вебером.
Фромма трудно упрекнуть в недопонимании остроты проблем, в которые
вовлечено современное общество. В книге "Иметь или быть?" он ставит
вопрос в предельно ясной форме: "Учитывая силу корпораций, апатию и
бессилие значительной массы населения, несостоятельность политических
лидеров почти во всех странах мира, угрозу ядерной войны и
экологическую угрозу, не говоря уже о таких явлениях, как климатические
изменения, способные вызвать голод во многих странах мира, можно ли
счесть, что есть реальный шанс на спасение?" В ответ следуют не
абстрактные мечтания, а реалистическая программа социальных действий,
которая заключает в себе то, что теперь принято называть "новым
мышлением": ядерное разоружение,* свободный доступ к информации, запрет
на ее утаивание, переориентация производства на "здоровое потребление",
щадящее природные ресурсы планеты, гуманизация технологий, уничтожение
пропасти между бедными и богатыми странами, создание
межправительственных координационных органов, широкой сети общественных
организаций, и т. д.
_________
* Фромм был в числе тех, кто участвовал в разработке практических мер
со стороны США в деле разрядки международной напряженности, участвовал
в работе московской конференции 1962 г. по разоружению.
Создание здорового общества, не провоцирующего социальные неврозы, а
значит и неврозы индивидуальные, может служить тем образом будущего,
который способен стимулировать психическую энергию людей на достижение
действительно разумной цели, а не на истощение этой энергии в погоне за
иллюзиями, продуцируемыми старыми и новыми идеологиями.
Это ложь, что единица – ноль, единица – вздор. В том и смысл гуманизма,
чтоб никого не считать вздором. Сумеет ли человечество построить
разумное общество, зависит от того, говорил Фромм, "как много
блестящих, образованных, дисциплинированных, неравнодушных мужчин и
женщин привлечет новая задача, разрешить которую призван человеческий
разум". Будем надеяться, что чтение этой книги увеличит число таких
неравнодушных мужчин и женщин, верящих в разум, потому что им довелось
испытать в своей жизни его освобождающую и радостную силу.
...Святое право мысли и сужденья,
Ты, божий дар!
Хоть с нашего рожденья
Тебя в оковах держат палачи,
Чтоб воспарить не мог из заточенья
Ты к солнцу правды,– но блеснут лучи,
И все поймет слепец, томящийся в ночи.*
Повторим вслед за Альбертом Швейцером: наш опыт пессимистичен, но наша вера – оптимистична.
_________
* Дж. Г. Байрон. Паломничество Чайльд-Гарольда. (перевод В. Левика).
Первая публикация в журнале «Мастацтва Беларуси» (Искусство Беларуси), Минск, № 5, 1994.
Сетования на бедность, на тяжелые времена для театра и для всякого
творчества, лишь свидетельствуют о пониженном тонусе самого этого
творчества. Давайте вспомним о Гротовском, о его практике бедного
театра: Бедность - не порок. Порок губит, а бедность воспитывает, и
она, пожалуй, в большей степени, чем богатство, служит "наставницей в
нравах." Бедность не помешала и Гротовскому создать прекрасный театр.
Антураж - декорации и нарядные костюмы - для театра не главное, не ради
них приходят зрители на представление. Вспомните шекспировских актеров
из "Гамлета". Они бедны, перебираются из города в город на простой
повозке, но это не мешает Гамлету назвать их хорошими актерами. Кстати,
они сами шли к зрителю, искали его и находили. А наши театры
расположились в хорошо обустроенных зданиях, и, что ни говорите, еще не
впали в ту непроходимую нужду, которая истощает силы. Но впали в
меланхолию и сетования. Разве это свидетельство жизнеспособности? Театр
существует тысячелетия, пережил времена похуже наших, переживет и нас с
вами. Кто говорит о его гибели, тот, значит, забыл историю и пал духом,
"а дух веет где хочет". У кого жив дух - идеи, образы, творческий порыв
- тому недосуг тратить силы на пустое. А сетования на бедность и
плохого зрителя - это ведь пустое. Вспомните о театре пантомимы. Люди,
лишенные дара речи, словесной речи, находят ведь выразительные средства
своего собственного тела, чтобы выразить жизнь души. Главное - была бы
душа жива. Ницше сказал некогда довольно резкую правду о силе и
бессилии. По личному опыту, будучи больным человеком, он понимал
глубокую принципиальную разницу между двумя этими состояниями:
"Бесплодны вы: потому и недостает вам веры. Но кто должен был созидать,
у того всегда были свои вещие сны и звездные знамения, и вера в себя!"
С бедностью можно научиться жить, как научаются люди жить с болезнью.
Со слепотой люди научаются жить и испытывать "радость бытия",
недоступную иным зрячим. Вот со скукой- то жить не научишься. Сетования
и жалобы - скучны, они нам не добавят жара сердца и радости бытия. Не
стоит, вероятно, обнажать собственную нежизнеспособность,
демонстрировать ее и разглядывать. Театр - дело публичное, а на публику
надо выходить с иными демонстрациями, вернее, с демонстрациями,
показами иного. Чего? Все мы знаем чего: творчества. Оно более высокий
уровень жизни, чем простая адаптация. Мир не завершен, жизнь не
завершена, и поэтому каждый день несет новое, и в адаптации,
приспособлении к новому - первое, первичное условие выживания всего,
всякой живой системы - будь-то инфузория-туфелька, вирус или экономика,
театр, культура.
Культура - живая система и на требования среды она отвечает усложнением
своей структуры. Такова эволюционная истина. То, что не способно
адаптироваться, деградирует и в самом деле погибает. Так давайте
вглядимся в себя: что в нас стремится к жизни, что - к смерти, что
вокруг нас нарождается, что - погибает. Погибает тоталитаризм. И слава
богу! Неужели же театр настолько сросся с этой закрытой, жесткой,
принудительной системой, что отождествляет себя с ней и чует, что
гибель "при дверях"?
Отдельные люди, некоторые индивиды с их темами и формами выражения,
вероятно, в самом деле, сойдут со сцены. Их место займут другие -
другие драматурги, другие актеры, режиссеры, спектакли.
Они уже есть. Новое поколение уже действует. Дела хватит всем, и
молодым и старым. Старость можно понимать как увядание. Но Питер Брук
советовал понимать ее иначе, как научил его понимать это Восток: как
опытность, как умудренность, и тогда старость - великая ценность,
которую не обретешь иначе, как долго пожив на свете и всерьез
поучившись искусству жить наряду с другими искусствами. Мастерством
называется эта ценность в театре, как и в любом искусстве. У мастерства
своя энергия, столь же необходимая жизни, как и энергия молодости.
Может, театр и есть то место, куда люди приходят "подпитываться"
энергией.
Церковь - институт, установление столь же древнее, как и театр. И она не гнушается поиском "новых форм" проповеди и действия.
Изменчивость и устойчивость - два главных условия всякой жизни.
Порождение нового и сохранение старого, без этого гибнет любой
организм, любая живая система. Мы живем в виртуальном мире, в мире
возможностей. Творчество - реализация возможного. Но возможное надо
увидеть, разглядеть, из множества вариантов его выбрать единственный и
осуществить его. Понятно, что все это - движение в неизвестность, в
будущее, которое без нас не обретет то, что только мы, каждый
индивидуально, можем дать ему. Сотворение нового - это риск и упорство:
идти в неизвестность на призыв снов и видений, образов и идей. Но
сначала надо видеть эти сны, обрести эти идеи и довести их до
воплощения. Как это возможно без того, чтоб преодолевать себя, выходить
за свои пределы? То есть за пределы уже имеющегося. Творить в заданных
условиях времени, места и действия. Причем здесь бедность и богатство?
Разве что бедность или богатство духа. А дух - повторю - веет, где
хочет.
|
|